Идет! — крикнул Славка. — Гусь-Хрустальный идет!
— Чего орешь-то? — сердито сказала мать. — Не можешь никак
потише-то?.. Отойди оттудова, не торчи.
Славка отошел от окна.
— Играть, что ли? — спросил он,
— Играй. Какую-нибудь… поновей.
— Какую? Может, марш?
— Вот какую-то недавно учил!..
— Я сене одолел еще. Давай «Вянет, пропадает»?
— Играй. Она грустная?
— Помоги-ка снять. Не особенно грустная, но за душу возьмет.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Славке на колени. Славка
заиграл: «Вянет, пропадает».
Вошел дядя Володя, большой, носатый, отряхнул о колено фуражку и тогда
только сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.
Славка перестал было играть, чтоб поздороваться, но вспомнил материн
наказ — играть без передыху, кивнул дяде Володе и продолжал играть.
— Дождь, Владимир Николаич?
— Сеет. Пора уж ему и сеять. — Дядя Володя говорил как-то очень
аккуратно, обстоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит,
подумает — переставит. — Пора… Сегодня у нас… што? Двадцать седьмое?
Через три дня октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
— Да, — вздохнула мать.
Славку удивляло, что мать, обычно такая крикливая, острая на язык, с
дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама не
своя: краснела, суетилась, все хотела, например, чтоб дядя Володя выпил
«последнюю» рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что «последнюю-то как раз
и не надо пить — она-то и губит людей».
— Все играешь, Славка? — спросил дядя Володя.
— Играет — встряла мать. — Приходит из школы и начинает — надоело
уж… В ушах звенит.
Это была несусветная ложь, Славка изумлялся про себя.
— Хорошее дело, — сказал дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот
пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты в красном уголке
на баяне тренироваться. Очень хорошее дело. Не всем только дается…
— Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный.
Когда говорила?! О боже милостивый!.. Что с ней?
— Талант, говорит.
— Надо, надо. Молодец, Славка.
— Садитесь, Владимир Николаич,
Дядя Володя ополоснул руки, тщательно вытер их полотенцем, сел к столу.
— С талантом люди крепко живут.
— Дал бы уж, господи…
— И учиться, конечно, надо — само собой.
— Вот учиться-то… — Мать строго посмотрела на Славку. —
Лень-матушка! Вперед нас, видно, родилась. Чего уж только не делаю: сама
иной раз с им сяду; «Учи! Тебе надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в
другое вылетело. Был бы мужчина в доме… Нас-то много они слушают!
— Отец-то не заходит, Славка?
— А чего ему тут делать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит —
и довольный. А тут рости, как знаешь…
— Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя Володя.
— Двадцать пять?
— Двадцать пять. А зарабатывает-то не шибко… И те пропивает.
— Стараться надо, Славка. Матери одной трудно.
— Понимал бы он…
— Ты пришел из школы; сразу — раз — за уроки. Уроки приготовил —
поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял. Мать вздохнула.
Славка играл «Вянет, пропадает».
Дядя Володя выпил перцовки.
— Стремиться надо, Славка,
— Уж и то говорю ему: «Стремись, Славка…»
— Говорить мало, — заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки.
— Как же воспитывать-то?
Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот,
— Ху-у… Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. — Дядя
Володя закурил. — Я ведь пил, крепко пил…
— Вы уж рассказывали. Счастливый человек — бросили… Взяли себя в
руки.
— Бывало, утром: на работу идти, а от тебя, как от циклона, на версту
разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую — не бриться, ничего, — откроешь
рот: он побрызгает, тогда уж идешь. Мучился, Хочешь на счетах три положить,
кладешь — пять.
— Гляди-ко!
— В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя.
— А у меня еще стол наспроть окна стоял, в одиннадцать часов солнце
начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли комичные возникают: в
ведомости, допустим: «Такому-то на руки семьсот рублей». По-старому. А ты
думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?» Х-хе…
— Гляди-ко, до чего можно дойти!
— Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал,
— Какой шанец?
— Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал, искал — показалось,
кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся.
— Разбился?!
— Ну. с девятого этажа — шутка в деле! Он же не голубь мира. Когда
летел, успел, правда, крикнуть: «Эй!»
— Сердешный… — вздохнула мать.
Дядя Володя посмотрел на Славку…
— Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как
говорит наш главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться.
Не знаю, говорит, чем вакум заполнить,
Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась:
— Ну отдохни, сынок.
Славка с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять
взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
— В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто
за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз — за шахматы: «Желаете?» К
тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
— По родной речи? Трояк.
— Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю:
«Е-два, Е-четыре», как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это
написано. Надо знать. Ну давай.
Славка походил пешкой.
— А зачем говорят-то: «Е-два, Е-четыре»? — спросила мать, наблюдая за
игрой.
— А шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уж понимают:
«Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Славка.
Славка походил пешкой.
— У нас дядя Иван тоже шутит, — сказал он. — Нас вывели на
физкультуру, а он говорит: «Вот вам лопаты — тренируйтесь». — Славка
засмеялся.
— Кто это?
— Он завхозом у нас.
— А-а… Этим шутникам лишь бы на троих сообразить, — недовольно
заметил дядя Володя.
Мать и Славка промолчали.
— Не перевариваю этих соображал, — продолжал дядя Володя. — Живут —
небо коптят.
— А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?
— Жена-то? — Дядя Володя задумался над доской: Славка неожиданно
сделал каверзный ход. — Реагировала-то?
— Да. Реагировала-то.
— Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Вот
так, Славка! — Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. —
Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился.
— Как это? — не понял Славка,
— Горшок об горшок-то? — Дядя Володя снисходительно улыбнулся. —
Горшок об горшок — и кто дальше.
Мать засмеялась.
— Еще рюмочку, Владимир Николаич?
— Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил
для настроения — и будет. Раньше не отказался ба… Ох, пил!.. Спомнить
страшно.
— Не думаете сходиться-то? — спросила мать.
— Нет, — твердо сказал дядя Володя, — Дело прынципа: я первый на
мировую не пойду.
Славка опять сделал удачный ход.
— Ну, Славка!.. — изумился дядя Володя.
Мать незаметно дернула Славку за штанину. Славка протестующе дрыгнул
ногой: он тоже вошел в азарт.
— Так, Славка… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Так… А мы вот
так!
Теперь Славка задумался.
— Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.
— Проведую, — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети, Я детей люблю.
— Жалеет счас небось?
— Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без вычетов на руки
выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров,
обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо
глядеть. Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку
какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить.
— Ходите, — сказал Славка.
Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в
задумчивости свой большой, слегка заалевший нос.
— Так, Славка… Ты как? А мы-так! Шахович. Софы есть чешские…
Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру
медвежью закажу…
— Сколько же шкура станет?
— Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку
на восток ездит, закажу ему, привезет.
— А волчья хуже? — спросил Славка.
— Волчья небось твердая, — сказала мать.
— Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат,
Славка. Дождик перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий.
Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах
зажглись огни.
Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы.
Просторно и грустно было за окном.
— Завтра хороший день будет, — сказал дядя Володя. — Вот где
солнышко село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет.
— Зима скоро. — вздохнула мать.
— Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще?
— Нет. Пора бы уж.
— С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постановку
какую-нибудь посмотрю.
Мать смотрела на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что
он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не про софу, не про
медвежью шкуру — что-то другое.
Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога…
— Ну, до свиданья.
— До свиданья…
— Славка, а кубинский марш не умеешь?
— Нет, — сказал Славка. — Не проходили еще.
— Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать… Ну, до
свиданья.
— До свиданья.
Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами — высокий,
сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед,
— Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?..
— Тоска, — сказал Славка. — Тоже ж один кукует.
Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.
— Чего ходить тогда? — еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой
по коробку. — Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.
