Вянет, пропадает


Идет! — крикнул Славка. — Гусь-Хрустальный идет!
—  Чего  орешь-то?  —  сердито  сказала  мать.  —  Не  можешь  никак
потише-то?.. Отойди оттудова, не торчи.
Славка отошел от окна.
— Играть, что ли? — спросил он,
— Играй. Какую-нибудь… поновей.
— Какую? Может, марш?
— Вот какую-то недавно учил!..
— Я сене одолел еще. Давай «Вянет, пропадает»?
— Играй. Она грустная?
— Помоги-ка снять. Не особенно грустная, но за душу возьмет.
Мать  сняла  со  шкафа тяжелый баян, поставила Славке на колени. Славка
заиграл: «Вянет, пропадает».

Вошел дядя Володя, большой, носатый, отряхнул о колено фуражку и  тогда
только сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.
Славка  перестал  было  играть, чтоб поздороваться, но вспомнил материн
наказ — играть без передыху, кивнул дяде Володе и продолжал играть.
— Дождь, Владимир Николаич?
— Сеет. Пора уж ему и сеять.  —  Дядя  Володя  говорил  как-то  очень
аккуратно,  обстоятельно,  точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит,
подумает — переставит. — Пора… Сегодня у нас… што?  Двадцать  седьмое?
Через три дня октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
— Да, — вздохнула мать.
Славку  удивляло,  что  мать, обычно такая крикливая, острая на язык, с
дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама  не
своя:  краснела,  суетилась,  все  хотела,  например, чтоб дядя Володя выпил
«последнюю» рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что «последнюю-то как раз
и не надо пить — она-то и губит людей».
— Все играешь, Славка? — спросил дядя Володя.
— Играет — встряла мать. — Приходит из школы и начинает  —  надоело
уж… В ушах звенит.
Это была несусветная ложь, Славка изумлялся про себя.
—  Хорошее  дело,  —  сказал  дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот
пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты в красном  уголке
на баяне тренироваться. Очень хорошее дело. Не всем только дается…
— Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный.
Когда говорила?! О боже милостивый!.. Что с ней?
— Талант, говорит.
— Надо, надо. Молодец, Славка.
— Садитесь, Владимир Николаич,
Дядя Володя ополоснул руки, тщательно вытер их полотенцем, сел к столу.
— С талантом люди крепко живут.
— Дал бы уж, господи…
— И учиться, конечно, надо — само собой.
—   Вот   учиться-то…  —  Мать  строго  посмотрела  на  Славку.  —
Лень-матушка! Вперед нас, видно, родилась. Чего уж  только  не  делаю:  сама
иной раз с им сяду; «Учи! Тебе надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в
другое вылетело. Был бы мужчина в доме… Нас-то много они слушают!
— Отец-то не заходит, Славка?
—  А чего ему тут делать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит —
и довольный. А тут рости, как знаешь…
— Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя  Володя.
— Двадцать пять?
— Двадцать пять. А зарабатывает-то не шибко… И те пропивает.
— Стараться надо, Славка. Матери одной трудно.
— Понимал бы он…
—  Ты  пришел  из школы; сразу — раз — за уроки. Уроки приготовил —
поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял. Мать вздохнула.
Славка играл «Вянет, пропадает».
Дядя Володя выпил перцовки.
— Стремиться надо, Славка,
— Уж и то говорю ему: «Стремись, Славка…»
— Говорить мало, — заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки.
— Как же воспитывать-то?
Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот,
— Ху-у… Все: пропустили по поводу  воскресенья,  и  будет.  —  Дядя
Володя закурил. — Я ведь пил, крепко пил…
—  Вы  уж  рассказывали. Счастливый человек — бросили… Взяли себя в
руки.
— Бывало, утром: на работу идти, а от тебя, как от циклона, на  версту
разит.  Зайдешь, бывало, в парикмахерскую — не бриться, ничего, — откроешь
рот: он побрызгает, тогда уж идешь. Мучился, Хочешь на счетах три  положить,
кладешь — пять.
— Гляди-ко!
— В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя.
— А у  меня  еще  стол  наспроть  окна  стоял,  в  одиннадцать часов солнце
начинает в лицо  бить  —  пот  градом!..  И  мысли  комичные  возникают:  в
ведомости,  допустим:  «Такому-то  на руки семьсот рублей». По-старому. А ты
думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?» Х-хе…
— Гляди-ко, до чего можно дойти!
— Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал,
— Какой шанец?
— Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал, искал —  показалось,
кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся.
— Разбился?!
—  Ну.  с  девятого этажа — шутка в деле! Он же не голубь мира. Когда
летел, успел, правда, крикнуть: «Эй!»
— Сердешный… — вздохнула мать.
Дядя Володя посмотрел на Славку…
— Отдохни, Славка.  Давай  в  шахматы  сыграем.  Заполним  вакум,  как
говорит  наш  главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться.
Не знаю, говорит, чем вакум заполнить,
Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась:
— Ну отдохни, сынок.
Славка  с  великим  удовольствием  вылез  из-под  баяна…  Мать  опять
взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
—  В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто
за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз —  за  шахматы:  «Желаете?»  К
тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
— По родной речи? Трояк.
—  Плохо.  Литературу  надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю:
«Е-два, Е-четыре»,  как  сказал  гроссмейстер.  А  ты  не  знаешь,  где  это
написано. Надо знать. Ну давай.
Славка походил пешкой.
— А зачем говорят-то: «Е-два, Е-четыре»? — спросила мать, наблюдая за
игрой.
—  А  шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уж понимают:
«Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Славка.
Славка походил пешкой.
— У нас дядя  Иван  тоже  шутит,  —  сказал  он.  —  Нас  вывели  на
физкультуру,  а  он  говорит:  «Вот  вам  лопаты — тренируйтесь». — Славка
засмеялся.
— Кто это?
— Он завхозом у нас.
— А-а… Этим шутникам лишь бы  на  троих  сообразить,  —  недовольно
заметил дядя Володя.
Мать и Славка промолчали.
— Не перевариваю этих соображал, — продолжал дядя Володя. — Живут —
небо коптят.
— А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?
—  Жена-то?  —  Дядя  Володя  задумался над доской: Славка неожиданно
сделал каверзный ход. — Реагировала-то?
— Да. Реагировала-то.
— Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно  сказать.  Вот
так,  Славка!  —  Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. —
Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился.
— Как это? — не понял Славка,
— Горшок об горшок-то? — Дядя  Володя  снисходительно  улыбнулся.  —
Горшок об горшок — и кто дальше.
Мать засмеялась.
— Еще рюмочку, Владимир Николаич?
— Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил
для настроения  —  и  будет.  Раньше не отказался ба… Ох, пил!.. Спомнить
страшно.
— Не думаете сходиться-то? — спросила мать.
— Нет, — твердо сказал дядя Володя, — Дело  прынципа:  я  первый  на
мировую не пойду.
Славка опять сделал удачный ход.
— Ну, Славка!.. — изумился дядя Володя.
Мать  незаметно  дернула  Славку за штанину. Славка протестующе дрыгнул
ногой: он тоже вошел в азарт.
— Так, Славка… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Так… А мы вот
так!
Теперь Славка задумался.
— Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.
— Проведую, — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети, Я детей люблю.
— Жалеет счас небось?
— Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас  без  вычетов  на  руки
выходит  сто  двадцать.  И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров,
обстановка… Сервант недавно  купил  за  девяносто  шесть  рублей  —  любо
глядеть.  Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку
какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить.
— Ходите, — сказал Славка.
Дядя  Володя  долго  смотрел  на   фигуры,   нахмурился,   потрогал   в
задумчивости свой большой, слегка заалевший нос.
—  Так,  Славка…  Ты  как?  А  мы-так! Шахович. Софы есть чешские…
Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно  возьму.  И  шкуру
медвежью закажу…
— Сколько же шкура станет?
—  Шкура?  Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку
на восток ездит, закажу ему, привезет.
— А волчья хуже? — спросил Славка.
— Волчья небось твердая, — сказала мать.
— Волчья вообще не идет для этого дела. Из  волчьих  дохи  шьют.  Мат,
Славка.  Дождик  перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий.
Только далеко  на  горизонте  громоздились  темные  тучи.  Кое-где  в  домах
зажглись огни.
Все  трое  некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы.
Просторно и грустно было за окном.
— Завтра хороший день  будет,  —  сказал  дядя  Володя.  —  Вот  где
солнышко село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет.
— Зима скоро. — вздохнула мать.
— Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще?
— Нет. Пора бы уж.
— С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постановку
какую-нибудь посмотрю.
Мать  смотрела  на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что
он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не  про  софу,  не  про
медвежью шкуру — что-то другое.
Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога…
— Ну, до свиданья.
— До свиданья…
— Славка, а кубинский марш не умеешь?
— Нет, — сказал Славка. — Не проходили еще.
—  Научись,  сильная  вещь.  На  вечера  будут  приглашать…  Ну,  до
свиданья.
— До свиданья.
Дядя Володя вышел. Через две минуты  он  шел  под  окнами  —  высокий,
сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед,
— Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?..
— Тоска, — сказал Славка. — Тоже ж один кукует.
Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.
— Чего ходить тогда? — еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой
по коробку. — Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.

Понравилась статья? Поделить с друзьями: