Степка

• Автор: Василий Шукшин
• Рассказ: Степка
• Тип: mp3, текст
• Исполнитель: Аксентюк Валентин
• Слушать рассказ online

Читать Рассказ:

Василий Шукшин. Степка

И пришла весна — добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
В переулках на селе — грязь  по  колено.  Люди  ходят  вдоль  плетней,
держась  руками  за  колья.  И  если  ухватится  за кол какой-нибудь дядя из
«Заготскота», то и останется он у него в руках, ибо дяди из «Заготскота» все
почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна.  Хозяева  огородов
лаются на чем свет стоит:
—  Тебе,  паразит,  жалко  сапоги  замарать,  а  я должен каждую весну
плетень починять?!

— Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
— А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай…
— А тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега. А
в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим  ликующим  звуком:  пи-у.
Лед  прошел  на  реке.  Но  еще  отдельные льдины, блестя на солнце, скребут
скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных  льдины  вылезают
синими  мордами на берег, разгребают гальку, разворачиваются и плывут дальше
— умирать. Шалый сырой ветерок кружится и  кружит  голову…  Остро  пахнет
навозом. Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во  дворах  на  таганках  потеют  семейные  чугуны  с похлебкой. Пляшут
веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе…
Прожит день. Вполсилы  ведутся  неторопливые,  необязательные  разговоры  —
завтра  будет  еще  день, и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть,
покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог знает о чем: что, может, жизнь
— судьба эта самая — могла бы быть какой-нибудь иной, малость лучше?.. А в
общем-то и так ничего — сойдет.
В такой-то задумчивый, хороший вечер, минуя большак, пришел  к  родному
селу Степан Воеводин.
Пришел  с  той  стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый за
день солнышком, вздохнул, И стал  смотреть  на  деревню.  Он,  видно,  много
отшагал за день и крепко устал.
Долго сидел так, смотрел.
Потом встал и пошел в деревню.
Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне — тесал дышло для брички.
В завозне  пахло  сосновой  стружкой, махрой и остывающими тесовыми стенами.
Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки,
по привычке ласково матерился.
…И тут на пороге, в дверях, вырос сын его — Степан.
— Здорово, тять.
Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына…  Потом  высморкался  из
одной  ноздри,  вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять
внимательно посмотрел на сына.
— Степка, что ли?
— Но… Ты чо, не узнал?
— Хот!.. Язви тя… Я уж думал, причудилось.
Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к  отцу…  Обнялись,
чмокнулись.
— Пришел?
— Пришел.
— Чо-то раньше? Мы осенью ждали.
— Отработал… отпустили пораньше.
—  Хот…  Язви тя!.. — Отец был рад сыну, рад был видеть его. Только
не знал, что делать, — А Борозя-то живой ишо, — сказал.
— Ну? — удивился Степан. Он тоже не знал, что делать.  Тоже  рад  был
видеть отца. — А где он?
—  А шалается где-нибудь. Этта в субботу вывесили бабы бельишко сушить
— все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать…
— Шалавый дурак.
— Хотел уж пристрелить его, да подумал; придешь — обидишься…
Присели на верстак, закурили.
— Наши здоровы? — спросил Степан.
— Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
— Ничо, хорошо. Работали.
— В шахтах небось?
— Нет, зачем — лес валили.
— Ну да. — Ермолай кивнул головой. — Дурь-то вся вышла?
— Та-а… — Степан поморщился. — Не в этом дело, тять.
— Ты вот, Степка… — Ермолай погрозил согнутым прокуренным  пальцем.
—  Понял  теперь:  не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые,
время драться… Тут без этого…
— Не в этом дело, — опять сказал Степан.
В сарайчике быстро темнело. И все так  же  волнующе  пахло  стружкой  и
махрой.
Степан встал с верстака, затоптал окурок… Поднял свой хилый вещмешок.
— Пошли в дом, покажемся,
—  Немая-то  наша,  —  заговорил  отец, поднимаясь, — чуток замуж не
вышла. — Ему все хотелось сказать какую-нибудь  важную  новость,  и  ничего
как-то не приходило в голову.
— Ну? — удивился Степан.
И смех и грех…
Пока шли от завозни, отец рассказывал:
—  Приходит  один  раз из клуба и маячит мне: жениха, мол, приведу, Я,
говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
— Может, зря?
— Чо зря? Зря… Обмануть надумал какой-то — и выбрал  полегче.  Кому
она к шутам нужна такая. Я, говорю, такого те жениха приведу…
— Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда…
А  в  это  время на крыльцо вышла и сама «невеста» — крупная девка лет
двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза  у
нее синие, как цветочки, и смотрела она до слез доверчиво.
— Мэ-эмм, мм, — мычала она и ждала, когда брат подойдет, и глядела на
него сверху,  с  крыльца… И до того она в эту минуту была счастлива, что у
мужиков навернулись слезы.
— Вот те и «мэ», — сердито сказал отец и шаркнул ладонью  по  глазам.
— Ждала все, крестики на стене ставила — сколько дней осталось, — пояснил
он Степану. — Любит всех, как дура.
Степан  нахмурился,  поднялся  по  ступенькам, неловко приобнял сестру,
похлопал ее по спине… А она вцепилась в него, целовала в щеки,  в  лоб,  в
губы.
—  Ладно тебе, — сопротивлялся Степан и хотел освободиться от крепких
объятий.
И неловко ему было, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не  мог
оттолкнуть сестру.
—  Ты  гляди,  —  смущенно  бормотал он. — Ну, хватит, хватит… Ну,
все…
— Да  пусть  уж,  —  сказал  отец  и  опять  вытер  глаза.  —  Вишь,
соскучилась.
Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
— Ну как живешь-то? — спросил.
Сестра показала руками — «хорошо».
—  У ей всегда хорошо, — сказал отец, поднимаясь на крыльцо. — Пошли
мать обрадуем.
Мать заплакала, запричитала:
— Господи-батюшка, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они
до тебя…
Всем стало как-то не по себе.
— Ты, мать, и радуисся и горюешь — все одинаково, —  строго  заметил
Ермолай. — Чо захлюпала-то? Ну, пришел теперь, радоваться надо.
-Да я и радуюсь, не радуюсь, что ли…
— Ну и не реви.
—  Здоровый  ли,  сынок?  —  спросила  мать. — Может, по хвори какой
раньше-то отпустили?
— Нет, все нормально. Отработал свое, отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала  Нюра  Агапова,  соседка,  молодая,  красивая  баба  с
круглым, добрым лицом. Еще в сенях говорила излишне радостно и заполошно:
—  А я гляжу из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И
правда — Степан…
Степан улыбнулся ей:
— Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, прильнула наголодавшимися  вдовьими
губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром губам…
—  От  тебя,  как  от  печки,  пышет, — сказал Степан. — Замуж-то не
вышла?
— А где они тут, женихи-то? Два с половиной мужика на всю деревню.
— А тебе что, пять надо?
— Я, может, тебя ждала? — Нюра засмеялась,
— Пошла к дьяволу, Нюрка! — возревновала мать. — Не крутись  тут  —
дай другим поговорить. Шибко чижало было, сынок?
—  Да  нет,  —  стал рассказывать Степан. — Там хорошо. Я, например,
здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там — в неделю два раза.  А  хошь  —
иди  в  красный  уголок,  там  тебе  лекцию  прочитают:  «О  чести и совести
советского человека» или «О положении рабочего класса в странах капитала».
— Что же, вас туда собрали кино смотреть? — спросила Нюра весело,
— Почему?.. Не только, конечно, кино…
— Воспитывают, — встрял в разговор отец. — Мозги дуракам вправляют.
— Людей интересных много, — продолжал Степан. — Есть такие орлы!.. А
есть образованные. У нас в бригаде два инженера было…
— А эти за что?
— Один — за какую-то аварию на фабрике, другой — за драку. Дал  тоже
кому-то бутылкой по голове…
— Может, врет, что инженер? — усомнился отец.
— Там не соврешь. Там все про всех знают.
— А кормили-то ничего? — спросила мать.
— Хорошо, всегда почти хватало. Ничего.
Еще  подошли  люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой
избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
— Да нет, там, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А  мы
—  в  неделю  два  раза.  К  вам  артисты приезжают? А к нам туда без конца
ездили. Жрать тоже хватало… Один раз  фокусник  приезжал.  Вот  так  берет
стакан с водой…
Степана  слушали  с  интересом, немножко удивлялись, говорили «хм», «ты
гляди», пытались сами что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и
Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от
расспросов,  от  собственных  рассказов.  Он  незаметно  стал  даже  кое-что
прибавлять к ним.
— А насчет охраны строго?
—  Ерунда!  Нас  последнее  время в совхоз возили работать, так мы там
совсем почти одни оставались.
— А бегут?
— Мало. Смысла нет.
— А вот говорят: если провинился человек, то  его  сажают  в  каменный
мешок…
—  В  карцер.  Это  редко,  это  если  сильно  проштрафился… И то —
уркаганов, а нас редко.
— Вот  жуликов-то,  наверно,  где!  —  воскликнул  один  простодушный
парень. — Друг у дружки воруют, наверно?..
Степан  засмеялся.  И  все  посмеялись, но с любопытством посмотрели на
Степана.
— Там у нас строго за  это,  —  пояснил  Степан.  —  Там  если  кого
заметют, враз решку наведут…
Мать  и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в
лавочку… Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков,  оставшихся  со  дня,
кто пивца-медовухи в туеске — праздник случился нечаянно, хозяева не успели
подготовиться. Сели к столу затемно.
И  потихоньку  стало  разгораться  неяркое веселье. Говорили все сразу,
перебивали  друг  друга,  смеялись…   Степан   сидел   во   главе   стола,
поворачивался  направо  и  налево,  хотел еще рассказывать, но его уже плохо
слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он  рад  был,  что  людям  сейчас
хорошо,  что  он  им  доставил  удовольствие,  позволил им собраться вместе,
поговорить,  посмеяться…  И  чтоб  им  было  совсем   хорошо,   он   запел
трогательную песню тех мест, откуда только что прибыл:

Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки,
Что я порой не слушалась тебя-а!..

На  минуту  притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного
добра и любви к людям. Он заметно хмелел.

Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
И этой шуткой сгубила д я себя-а! —

пел Степан.

Песня не понравилась — не оценили чувства  раскаявшейся  грешницы,  не
тронуло оно их…
—  Блатная!  —  с  восторгом  пояснил  тот самый простодушный парень,
который считал, что в тюрьме — сплошное жулье. — Тихо вы!
— Чо же, сынок, баб-то много сидит? — спросила мать с  другого  конца
стола.
— Хватает.
И  возник  оживленный  разговор  о  том,  что,  наверно,  бабам-то  там
несладко.
— И вить дети небось пооставались.
— Детей — в приюты…
— А я бы баб не сажал!  —  сурово  сказал  один  изрядно  подвыпивший
мужичок. — Я бы им подолы на голову — и ремнем!
— Не поможет, — заспорил с ним Ермолай. — Если ты ее выпорол — так?
— она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами — она мне
со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную,

Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им…

Песню  подхватили.  Заголосили  вразнобой,  а  потом  стали  помаленьку
выравниваться.

…Три дня, три ноченьки старался —
Сестру из плена выруча-ал…

Увлеклись песней — пели с чувством, нахмурившись, глядя в  стол  перед
собой.

Злодей пустил злодейку пулю,
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-а!..

Степан крепко припечатал кулак в столешницу.
—  Ты  меня  не любишь, не жалеешь! — сказал он громко. — Я вас всех
уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У   порога,   в   табачном   дыму,   всхлипнула   гармонь   —   кто-то
предусмотрительный  смотался  за  гармонистом.  Взревели…  Песня  погибла.
Вылезали из-за стола и норовили сразу попасть в ритм «подгорной».  Старались
покрепче дать ногой в половицу.
Бабы  образовали  круг  и  пошли  и  пошли  с припевом. И немая пошла и
помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем,  смеялись…  И
она тоже смеялась — она была счастлива.
—  Верка!  Ве-ерк! — кричал изрядно подпивший мужичок. — Ты уж тогда
спой, ты спой, чо же так ходить-то! — Никто его не слышал, и он сам смеялся
своей шутке — просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
— Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях  сперло.  Я
насилу  насилу  вот  так  голову-то  приподняла  да спрашиваю: «К худу или к
добру?» А она мне в самое ухо дунула: «К добру!»
Пожилая баба покачала головой:
— К добру?
— К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
— Упредила.
— Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: «К какому добру,  —
думаю,  —  мне  суседка-то  предсказала?»  Только  так подумала, а дверь-то
открывается — и он вот он, на пороге,
— Господи, господи, — прошептала пожилая баба и вытерла концом платка
повлажневшие глаза. — Надо же!
Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая  пошел  вколачивать
одной ногой, а второй только каблуком пристукивал… И приговаривал: «Оп-па,
ат-та,  оп-па,  ат-та».  И  вколачивал  и вколачивал ногой так, что посуда в
шкафу вздрагивала.
— Давай, Ермил! — кричали Ермолаю, — У тя седня радость  большая  —
шевелись!
—  Ат-та,  оп-па,  —  приговаривал  Ермолай,  а  рабочая  спина  его,
ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась,  и  так
он  и  плясал  —  слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело
висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести — долго ждал
этого дня, без малого пять лет.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
— Давай, тять…
— Давай — батька с сыном! Шевелитесь!
— А Степка-то не изработался — взбрыкивает.
— Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали…
— Там дадут — догонют да еще дадут.
— Ат-та, оп-па!.. -приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
Плясать оба не умели, но работали ладно — старались. Людям  нравилось,
смотрели на них с удовольствием,
Так гуляли.
Никто  потом  не  помнил,  как  появился  в избе участковый милиционер.
Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел  с
ним  на  улицу.  А  в избе продолжали гулять: решили, что так надо, наверно,
явиться Степану в сельсовет — оформить  всякие  там  бумаги.  Только  немая
что-то  забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну
отмахнулся.
— Отстань, ну тя! Пляши вон.
Вышли за ворота. Остановились.
— Ты что, сдурел, парень? — спросил участковый,  вглядываясь  в  лицо
Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
— Чудно? Ничего… Бывает.
— Тебе же три месяца сидеть осталось!
— Знаю не хуже тебя… Дай закурить.
Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
— Пошли.
— Пошли.
— Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся…
— Сегодня не надо — пусть погуляют. Завтра скажешь.
— Три месяца не досидеть и сбежать!.. — опять изумился милиционер. —
Прости  меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких.
Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в  сумраке  знакомые
избы,  ворота, прясла… Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок,
задумчиво улыбался.
— А?
— Чего?
— Зачем ты это сделал-то?
— Сбежал-то? А вот — пройтись разок… Соскучился. Сны замучили.
— Так ведь три месяца осталось! — почти  закричал  участковый.  —  А
теперь еще пару лет накинут.
—  Ничего…  Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны
замучили -каждую ночь деревня снится… Хорошо у нас весной, верно?
— Н-да… — раздумчиво сказал участковый.
Долго шли молча, почти до самого сельсовета.
— И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
— Трое.
— А те где?
— Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
— И сколько же ты добирался?
— Две недели.
— Тьфу!.. Ну, черт с тобой, сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан задумчиво смотрел в
темное окно. Хмель прошел.
— Оружия нет? — спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
— Сроду никакой гадости не таскал с собой,
— Чем же ты питался в дороге?
— Они запаслись — те двое-то…
— А им по сколько оставалось?
— По много…
— Но им-то хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул?
— Ладно, надоело! — обозлился Степан. — Делай свое дело, я ж тебе не
мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
— А я, честно говоря, не поверил, когда мне позвонили.  Думаю:  ошибка
какая-нибудь   —  не  может  быть,  чтоб  на  свете  были  такие  придурки.
Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
— Небось смеялись над тобой те двое-то? — не вытерпел и  еще  спросил
словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго, с любопытством смотрел на него. Сказал:
— А по лицу не скажешь, что дурак. — И продолжал сочинять протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела
испуганными глазами на милиционера, на брата…
— Мэ-мм? — спросила брата.
Степан растерялся:
— Ты зачем сюда?
— Мэ-мм?! — замычала сестра, показывая на милиционера.
— Это сестра, что ли? — спросил тот.
— Ну…
Немая  подошла  к  столу,  тронула участкового за плечи и, показывая на
брата, руками стала пояснять свой вопрос: «Ты зачем увел его?!»
Участковый понял.
— Он… он, — показал на Степана, — сбежал из  тюрьмы!  Сбежал!  Вот
так!..  —  Участковый показал на окно и показал, как сбегают. — Нормальные
люди в дверь выходят, а он в окно — раз, и ушел. И теперь ему  будет…  —
Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. — Теперь ему
опять  вот  эта  штука  будет!  Два! — Растопырил два пальца и торжествующе
потряс ими. — Два года еще!
Немая стала понимать… И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие,
испуганные,  загорелись  таким  нечеловеческим  страданием,  такая   в   них
отразилась  боль,  что  милиционер  осекся.  Немая  смотрела  на  брата. Тот
побледнел и замер — тоже смотрел на сестру.
— Вот теперь скажи ему, что он дурак, что  так  не  делают  нормальные
люди…
Немая  вскрикнула  гортанно,  бросилась  к  Степану,  повисла у него на
шее…
— Убери ее, — хрипло попросил Степан. — Убери!
— Как я ее уберу?..
— Убери, гад! — заорал Степан не своим голосом, — Уведи ее, а  то  я
тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер  вскочил,  оттащил  немую от брата… А она рвалась к нему и
мычала. И трясла головой.
— Скажи, что ты обманул, пошутил… Убери ее!
— Черт вас!.. Возись тут с вами,  —  ругался  милиционер,  оттаскивая
немую  к двери. — Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! — пытался
он втолковать ей. — Счас он придет!.. — Ему удалось наконец подтащить ее к
двери и вытолкнуть. — Ну, здорова! — Он закрыл дверь на крючок. — Фу-у…
Вот каких ты делов натворил — любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
Участковый спрятал недописанный протокол в  полевую  сумку,  подошел  к
телефону.
—  Вызываю  машину  —  поедем в район, ну вас к черту… Ненормальные
какие-то.
А по  деревне  серединой  улицы  бежала,  спотыкаясь,  немая  и  горько
плакала.  Она  торопилась  всем сказать, закричать всем, которые пляшут и не
знают, что брата опять зачем-то хотят увезти. Она торопилась.