Над водой


— Я так мечтала полететь к облакам,  а теперь боюсь,  боюсь! — говорила
дама,  которую  подсаживал в  каюту  аэроплана толстый  мужчина  в  дорожном
пальто.
— Теперь —  как по железной дороге,  — утешал ее толстяк, — даже лучше:
никаких стрелочников,  столкновений,  снежных заносов. — За ними неторопливо
протискивался военный с пакетами, с толстым портфелем и с револьвером поверх
шинели.
Долговязый мрачный пассажир с  сердитым подозрительным видом осматривал
аппарат со всех сторон,  ничего не понимал,  но думал,  что все же надежнее,
если самому посмотреть.
Он подошел к пилоту, который возился у рулей, и спросил сухим голосом:
— А скажите,  в воздухе бывают бури? И эти ямы воздушные? Ведь ночью их
не видать?
Пилот улыбнулся.
— Да и днем их не видно.
— А если провалимся, то?..
— Ну пролетим вниз немного, не беда, — мы высоко полетим.
— Ах,  очень высоко?  —  вмешался молодой человек в  синей кепке,  тоже
пассажир.  —  Это очень приятно!  —  сказал он храбро.  Хотел улыбнуться, но
вышло кисло. Долговязый злобно взглянул на него и ушел в каюту, где и уселся
рядом с толстяком.
— Э-эй,  обормоты!  Не  разливай бензина!  —  крикнул пилот мальчишкам,
которые наполняли из жестянок бензинные баки.
— Ладно,  черт!  —  сказал один из них и  ловко вынул из отверстия бака
сетчатый стакан, через который лился и фильтровался от сора бензин.
— Теперя ходче пойдет.  Чего зря-то мерзнуть!  А засорится мотор —  так
тебе,  дьяволу,  и надо,  лайся больше!  Сам обормотина! — вполголоса ворчал
мальчишка.
Наконец все было готово,  все десять пассажиров сидели по местам.  Пора
лететь. Механик еще раз посмотрел, все ли исправно.
— А что ж, меня-то возьмешь? — спросил механика ученик Федорчук.
— Нет,  ты  тут подлетывай.  В  большой рейс тебя не рука брать.  Лучше
набрать чего-нибудь, повезти продать пуда четыре.
— Так ведь какое тут ученье! Взяли бы — пригодился б, может быть.
— Какая от тебя польза, одно слово — балласт, — отрезал механик.
Но пилоту стало жаль Федорчука.
— Я все равно никакой спекуляции везти не дам,  чего там! Пусть учится.
Одевайся — полетишь!
Федорчук бегом пустился в ангар одеваться.
Снялись.
Аппарат набирал высоты,  выше и выше, шел к снежным облакам, которые до
горизонта обволокли небо плотным куполом.  Там,  выше этих облаков, — яркое,
яркое солнце, а внизу ослепительно белая пустыня — те же облака сверху.
Два мотора вертели два винта.  За  их  треском трудно было слушать друг
друга пассажирам,  которые сидели в  каюте аппарата.  Они  переписывались на
клочках бумаги.  Некоторые,  не отрываясь, глядели в окна, другие, наоборот,
старались смотреть в пол,  чтобы как-нибудь не увидать, на какой они высоте,
и не испугаться,  но они чувствовали, что под ними, и от этого не могли ни о
чем больше думать.  Дама достала книжку и,  не отрываясь, в нее смотрела, но
ничего не понимала.
— А мы все поднимаемся,  — написал на бумажке веселый толстый пассажир,
смотревший в окно, своему обалдевшему соседу.
Тот прочел,  махнул раздраженно рукой,  натянул еще глубже свою шляпу и
ниже  наклонился к  полу.  Толстый пассажир достал из  саквояжа бутерброды и
принялся спокойно есть.
А впереди у управления сидели пилот,  механик и ученик.  Все были тепло
одеты,  в кожаных шлемах.  Механик знаками показывал ученику на приборы:  на
альтиметр,  который показывал высоту,  на  манометры,  показывавшие давление
масла и  бензина.  Ученик следил за его жестами и  писал у  себя в  книжечке
вопросы корявыми буквами —  руки были в огромных теплых перчатках. Альтиметр
показывал 800 метров и шел вверх. Уже близко облака.
— А как в облаках? — писал Федорчук.
— Чепуха, увидишь, — ответил механик.
Ученик не спешил бояться, хоть никогда в облаках не был. Грешным делом,
он  все-таки  подумывал,   что  непременно  должно  выйти  что-нибудь  вроде
столкновения.  Впереди было совсем туманно,  но через минуту аппарат попал в
полосу снега, который, казалось, летел не сверху, а прямо навстречу.
Снег залепил окно впереди пилота —  внизу ничего не  было видно.  Пилот
правил по компасу, но все так же забирал выше и выше. Стало темнее.
Механик написал Федорчуку:
— Мы в облаках.
Вокруг них был густой туман и стало темно,  как в сумерки.  Да и поздно
было — оставалось полчаса до заката.
Но вот стало светлеть,  еще и  еще,  и яркое солнце совсем на горизонте
весело  засверкало  на  залепленных  снегом  стеклах.  Даже  пассажиры,  что
смотрели в пол,  приободрились и ожили.  Сильный ветер от хода аппарата сдул
налипший на  стекла  снег,  и  стало  видно  яркую  пелену внизу  до  самого
горизонта, как будто над бесконечной снежной равниной несся аппарат.
Пилот смотрел по часам и  высчитывал в уме,  где они сейчас должны были
быть.  Солнце зашло.  Механик включил свет,  и  оттого в  каюте у пассажиров
стало уютней.  Все привыкли к  равномерному реву моторов и  свисту ветра.  В
каюте было тепло,  и  можно было забыть,  что  под  аппаратом полторы версты
пустого пространства, что если упасть, то ворон костей не соберет, что жизнь
всех  —  в  искусстве  пилота  и  исправной работе  моторов.  Многие  совсем
развеселились, а толстый пассажир посылал всем смешные записки.
Вдруг в  рев моторов ворвались какие-то  перебои.  Пассажиры беспокойно
переглянулись.  Долговязый побледнел и в первый раз взглянул в окно:  оттуда
на него глянула пустая темнота, только отражение лампочки тряслось в стекле.
Но перебои прекратились, и опять по-прежнему ровным воем ревели моторы.
— Не пугайтесь, — писал толстяк, — если и станут моторы, мы спланируем.
— В море, — приписал долговязый и передал записку обратно.
Действительно,  аппарат  летел  теперь  над  морем.  Механик напряженно
слушал рев моторов,  как доктор слушает сердце больного.  Он понял,  что был
пропуск,  что, вероятно, засорился карбюратор — через него попадает бензин в
мотор, а что теперь пронесло; но уже знал, что бензин не чист, и боялся, что
засорится карбюратор — и станет мотор.
Федорчук спросил,  в  чем дело.  Но  механик отмахнулся и,  не отвечая,
продолжал напряженно прислушиваться.  Ученик старался сам догадаться, отчего
это поперхнулся мотор.  Тысяча причин:  магнето,  свечи,  клапана —  и какой
мотор,  правый или  левый?  В  каждом моторе,  опять  же,  два  карбюратора.
Федорчуку тоже приходило в голову, не засорилось ли.
«Ну, подумал Федорчук, будем планировать и чиниться в воздухе».
Но  ему было удивительно,  почему так перепугался этот знающий механик.
Такой он трус или,  в  самом деле,  что-нибудь серьезное,  чего в  полете не
исправить, а он, новичок, не понимает?
Но  тут рев моторов стал вдвое слабее.  Пилот повернул руль и  выключил
левый мотор. Федорчук понял, что правый стал сам.
Механик побледнел и  стал качать ручной помпой воздух в  бензинный бак.
Федорчук сообразил,  что  он  хочет  напором бензина прочистить засорившийся
карбюратор,  он знал уже,  что это ни к чему.  Пилот кричал на ухо механику,
чтобы тот шел на крыло наладить остановившийся мотор.
Альтиметр показывал 1900 метров.
А в каюте встревоженные пассажиры глядели друг другу в испуганные лица,
и даже толстяк писал не совсем четко: рука его тряслась немного.
— Мы планируем, сейчас исправят мотор, и мы полетим.
Но мысленно все прибавляли: вниз головой в море.
Пассажиры не знали, на какой они высоте.
Все боялись моря внизу, и в то же время их пугала высота.
Долговязый пассажир вдруг сорвался с  места и  бросился к дверям каюты;
он дергал ручку,  как будто хотел вырваться из горящего дома.  Но дверь была
заперта снаружи. Дама выпустила из рук книжку, дико, пронзительно закричала.
Все вздрогнули, вскочили с мест и стали бесцельно метаться.
Толстяк повторял, не понимая своих слов:
— Я скажу, чтобы летели, сейчас скажу!..
Дама повернулась к окну и вдруг мелко и слабо забарабанила кулачками по
стеклу, но сейчас же упала без чувств поперек каюты.
Военный,   бледный  как  полотно,   стоял  и   глядел  в   черное  окно
остановившимися глазами.  Колени его тряслись,  он еле стоял на ногах, но не
мог  отвести глаз.  Молодой человек в  синей кепке закрыл лицо  руками,  как
будто у него болели зубы.  В переднем углу пожилой пассажир мотал болезненно
головой и вскрикивал:  «Га-га-га».  В такт этому крику все сильнее дергалась
ручка двери,  и  больше раскачивался молодой человек.  «Га-га-га»  перешло в
исступленный рев, и вдруг все пассажиры завыли, застонали раздирающим хором.
А механик все возился,  все подкачивал помпу,  стукал пальцем по стеклу
манометра. Пилот толкнул его локтем и строго кивнул головой в сторону выхода
на крыло.  Механик сунулся, но сейчас же вернулся — он стал рыться в ящике с
инструментами,  а они лежали в своих гнездах, в строгом порядке. Хватал один
ключ,  бросал,  мотал головой,  что-то шептал и снова рылся. Федорчук теперь
ясно видел,  что механик струсил и  ни  за что уж не выйдет на крыло.  Пилот
раздраженно толкнул механика кулаком в шлем и ткнул пальцем на альтиметр: он
показывал 650.
Шестьсот пятьдесят метров до моря.
Механик  утвердительно закивал головой и  еще  быстрее стал  перебирать
инструменты. Пилот крикнул:
— Возьми руль!
Хотел встать и сам пойти к мотору.  Но механик испуганно замахал руками
и откинулся на спинку сиденья.
Федорчук вскочил.
— Давай ключ!  —  крикнул он  механику.  Тот дрожащей рукой сунул ему в
руку маленький гаечный ключик. Федорчук вышел на крыло.
Резкий пронизывающий ветер нес  холодный туман,  —  он  скользкой корой
намерзал на крыльях, на стойках, на проволочных тягах.
— К мотору!
Рискуя каждую секунду слететь вниз, добрался Федорчук до мотора. Теплый
еще.
Федорчук слышал вой из  пассажирской каюты и  нащупывал на  карбюраторе
нужную гайку.
— Вот она!
Скользко стоять, ветер ревет и толкает с крыла.
Вот гайка поддалась.
Идет дело!
Спешит Федорчук,  и уж слышно, как ревет внизу море. Еще минута, другая
— и аппарат со всеми людьми потонет в мерзлой воде.
— Готово!
Теперь гайку на место! Замерзли пальцы, не попадает на резьбу проклятая
гайка. Сейчас, сейчас на месте, теперь немного еще притянуть.
— Есть! — заорал Федорчук во всю силу своих легких.
Включили электрический пуск,  и  заревели моторы.  В  каюте  все  сразу
стихли и опустились,  где кто был: на пол, на диваны, друг на друга. Толстяк
первый пришел в себя и стал подымать бесчувственную даму.
А Федорчук смело лез по крылу назад к управлению. У него весело было на
сердце.  Порывы штормового ветра бросали аппарат.  Федорчук взялся за  ручку
дверцы,  но  соскользнула нога с  обледенелого крыла,  ручка выскользнула из
рук, и Федорчук сорвался в темную пустоту.
Через минуту пилот злобно взглянул на механика.  Тот,  бледный, все еще
перебирал инструменты в ящике. Оба понимали, почему нет Федорчука.

Понравилась статья? Поделить с друзьями: