Соседи
В некотором селе жили два соседа: Иван Богатый да Иван Бедный. Богатого
величали «сударем» и «Семенычем», а бедного — просто Иваном, а иногда и
Ивашкой. Оба были хорошие люди, а Иван Богатый — даже отличный. Как есть
во всей форме филантроп. Сам ценностей не производил, но о распределении
богатств очень благородно мыслил. «Это, говорит, с моей стороны лепта.
Другой, говорит, и ценностей не производит, да и мыслит неблагородно — это
уж свинство. А я еще ничего». А Иван Бедный о распределении богатств
совсем не мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил
ценности. И тоже говорил: «Это с моей стороны лепта».
Сойдутся они вечером под праздник, когда и бедным, и богатым — всем
досужно, сядут на лавочку перед хоромами Ивана Богатого и начнут калякать.
— У тебя завтра с чем щи? — спросит Иван Богатый.
— С пустом, — ответит Иван Бедный.
— А у меня с убоиной.
Зевнет Иван Богатый, рот перекрестит, взглянет на Бедного Ивана, и жаль
ему станет.
— Чудно на свете деется, — молвит он, — который человек постоянно в
трудах находится, у того по праздникам пустые щи на столе; а который при
полезном досуге состоит — у того и в будни щи с убоиной. С чего бы это?
— И я давно думаю: «С чего бы это?» — да недосуг раздумывать-то мне.
Только начну думать, ан в лес за дровами ехать надобно; привез дров —
смотришь, навоз возить или с сохой выезжать пора пришла. Так, между делом,
мысли-то и уходят.
— Надо бы, однако, нам это дело рассудить.
— И я говорю: надо бы.
Зевнет и Иван Бедный с своей стороны, перекрестит рот, пойдет спать и
во сне завтрашние пустые щи видит. А на другой день проснется — смотрит,
Иван Богатый сюрприз ему приготовил: убоины, ради праздника, во щи
прислал.
В следующий предпраздничный канун опять сойдутся соседи и опять за
старую материю примутся.
— Веришь ли, — молвит Иван Богатый, — и наяву, и во сне только одно я и
вижу: сколь много ты против меня обижен!
— И на этом спасибо, — ответит Иван Бедный.
— Хоть и я благородными мыслями немалую пользу обществу приношу, однако
ведь ты… не выйди-ка ты вовремя с сохой — пожалуй, и без хлеба пришлось
бы насидеться. Так ли я говорю?
— Это так точно. Только не выехать-то мне нельзя, потому что в этом
случае я первый с голоду пропаду.
— Правда твоя: хитро эта механика устроена. Однако ты не думай, что я
ее одобряю, — ни боже мой! Я только об одном и тужу: «Господи! как бы так
сделать, чтобы Ивану Бедному хорошо было?! Чтобы и я — свою порцию, и он —
свою порцию».
— И на этом, сударь, спасибо, что беспокоитесь. Это, действительно, что
кабы не добродетель ваша — сидеть бы мне праздник на тюре на одной…
— Что ты! что ты! разве я об том! Ты об этом забудь, а я вот об чем.
Сколько раз я решался: «Пойду, мол, и отдам пол-имения нищим!» И отдавал.
И что же! Сегодня я отдал пол-имения, а назавтра проснусь — у меня, вместо
убылой-то половины, целых три четверти опять объявилось.
— Значит, с процентом…
— Ничего, братец, не поделаешь. Я — от денег, а деньги — ко мне. Я
бедному пригоршню, а мне, вместо одной-то, неведомо откуда, две. Вот ведь
чудо какое!
Наговорятся и начнут позевывать. А между разговором Иван Богатый
все-таки думу думает: «Что бы такое сделать, чтобы завтра у Ивана Бедного
щи с убоиной были?» Думает-думает, да и выдумает.
— Слушай-ка, миляга! — скажет, — теперь уж недолго и до ночи осталось,
сходи-ка ко мне в огород грядку вскопать. Ты шутя часок лопатой
поковыряешь, а я тебя, по силе возможности, награжу, — словно бы ты и
взаправду работал.
И действительно, поиграет лопатой Иван Бедный часок-другой, а завтра он
с праздником, словно бы и «взаправду поработал».
Долго ли, коротко ли соседи таким манером калякали, только под конец
так у Ивана Богатого сердце раскипелось, что и взаправду невтерпеж ему
стало. Пойду, говорит, к самому Набольшему, паду перед ним и скажу: «Ты у
нас око царево! ты здесь решишь и вяжешь, караешь и милуешь! Повели нас с
Иваном Бедным в одну версту поверстать. Чтобы с него рекрут — и с меня
рекрут, с него подвода — и с меня подвода, с его десятины грош — и с моей
десятины грош. А души чтобы и его, и моя от акциза одинаково свободны
были!»
И как сказал, так и сделал. Пришел к Набольшему, пал перед ним и
объяснил свое горе. И Набольший за это Ивана Богатого похвалил. Сказал
ему: «Исполать тебе, добру молодцу, за то, что соседа своего, Ивашку
Бедного, не забываешь. Нет для начальства приятнее, как ежели государевы
подданные в добром согласии и во взаимном радении живут, и нет того зла
злее, как ежели они в сваре, в ненависти и в доносах друг на дружку время
проводят!» Сказал это Набольший и, на свой страх, повелел своим
помощникам, чтобы, в виде опыта, обоим Иванам суд равный был, и дани
равные, а того бы, как прежде было: один тяготы несет, а другой песенки
поет — впредь чтобы не было.
Воротился Иван Богатый в свое село, земли под собою от радости не
слышит.
— Вот, друг сердешный, — говорит он Ивану Бедному, — своротил я, по
милости начальнической, с души моей камень тяжелый! Теперь уж мне супротив
тебя, в виде опыта, никакой вольготы не будет. С тебя рекрут — и с меня
рекрут, с тебя подвода — и с меня подвода, с твоей десятины грош — и с
моей грош. Не успеешь и ты оглянуться, как у тебя от одной этой поровенки
во щах ежедень убоина будет!
Сказал это Иван Богатый, а сам, в надежде славы и добра, уехал на
теплые воды, где года два сряду и находился при полезном досуге.
Был в Вестфалии — ел вестфальскую ветчину; был в Страсбурге — ел
страсбургские пироги; в Бордо был — пил бордоское вино; наконец приехал в
Париж — все вообще пил и ел. Словом сказать, так весело прожил, что насилу
ноги унес. И все время об Иване Бедном думал: «То-то он теперь, после
поровенки-то, за обе щеки уписывает!»
А Иван Бедный между тем в трудах жил. Сегодня вспашет полосу, а завтра
заборонует; сегодня скосит осьминник, а завтра, коли бог ведрушко даст,
сено сушить принимается. В кабак и дорогу позабыл, потому знает, что кабак
— это погибель его. И супруга его, Марья Ивановна, заодно с ним трудится:
и жнет, и боронует, и сено трясет, и дрова колет. И детушки у них подросли
— и те так и рвутся хоть с эстолько поработать. Словом сказать, вся семья
с утра до ночи словно в котле кипит, и все-таки пустые щи не сходят у нее
со стола. А с тех пор, как Иван Богатый из села уехал, так даже и по
праздникам сюрпризов Иван Бедный не видит.
— Незадача нам, — говорит бедняга жене, — вот и сравняли меня, в виде
опыта, в тягостях с Иваном Богатым, а мы все при прежнем интересе
находимся. Живем богато, со двора покато; чего ни хватись, да всем в люди
покатись.
Так и ахнул Иван Богатый, как увидел соседа в прежней бедности.
Признаться сказать, первою его мыслью было, что Ивашка в кабак прибытки
свои таскает. «Неужели он так закоренел? неужели он неисправим?» —
восклицал он в глубоком огорчении. Однако Ивану Бедному не стоило никакого
труда доказать, что у него не только на вино, но и на соль не всегда
прибытков достаточно. А что он не мот, не расточитель, а хозяин
радетельный, так и тому доказательства были налицо. Показал Иван Бедный
свой хозяйственный инвентарь, и все оказалось в целости, в том самом виде,
в каком было до отъезда богатого соседа на теплые воды. Лошадь гнедая
покалеченная — 1; корова бурая, с подпалиной — 1; овца — 1; телега, соха,
борона. Даже старые дровнишки — и те прислонены к забору стоят, хотя, по
летнему времени, надобности в них нет и, стало быть, можно было бы, без
ущерба для хозяйства, их в кабаке заложить. Затем осмотрели и избу — и там
все налицо, только с крыши местами солома повыдергана; но и это произошло
оттого, что позапрошлой весной кормов недостало, так из прелой соломы
резку для скота готовили.
Словом сказать, не оказалось ни единого факта, который обвинял бы Ивана
Бедного в разврате или в мотовстве. Это был коренной, задавленный русский
мужик, который напрягал все усилия, чтобы осуществить все свое право на
жизнь, но, по какому-то горькому недоразумению, осуществлял его лишь в
самой недостаточной степени.
— Господи! да с чего ж это? — тужил Иван Богатый, — вот и поравняли нас
с тобой, и права у нас одни, и дани равные платим, и все-таки пользы для
тебя не предвидится — с чего бы?
— Я и сам думаю: «С чего бы?» — уныло откликнулся Иван Бедный.
Стал Иван Богатый умом раскидывать и, разумеется, нашел причину.
Оттого, мол, так выходит, что у нас нет ни общественного, ни частного
почина. Общество — равнодушное; частные люди — всякий об себе промышляет;
правители же хоть и напрягают силы, но вотще. Стало быть, прежде всего
надо общество подбодрить.
Сказано — сделано. Собрал Иван Семеныч Богатый на селе сходку и в
присутствии всех домохозяев произнес блестящую речь о пользе общественного
и частного почина… Говорил пространно, рассыпчато и вразумительно,
словно бисер перед свиньями метал; доказывал примерами, что только те
общества представляют залог преуспеяния и живучести, кои сами о себе
промыслить умеют; те же, кои предоставляют событиям совершаться помимо
общественного участия, те сами себя зараньше обрекают на постепенное
вымирание и конечную погибель. Словом сказать, все, что в Азбуке-копейке
вычитал, все так и выложил перед слушателями.
Результат превзошел все ожидания. Посадские люди не только прозрели, но
и прониклись самосознанием. Никогда не испытывали они такого горячего
наплыва разнообразнейших ощущений. Казалось, к ним внезапно подкралась
давно желанная, но почему-то и где-то задерживавшаяся жизненная волна,
которая высоко-высоко подняла на себе этот темный люд. Толпа ликовала,
наслаждаясь своим прозрением; Ивана Богатого чествовали, называли героем.
И в заключение единогласно постановили приговор: 1) кабак закрыть
навсегда; 2) положить основание самопомощи, учредив Общество Доброхотной
Копейки.
В тот же день, по числу приписанных к селу душ, в кассу общества
поступило две тысячи двадцать три копейки, а Иван Богатый, сверх того,
пожертвовал неимущим сто экземпляров Азбуки-копейки, сказав: «Читайте,
други! тут все есть, что для вас нужно!»
Опять уехал Иван Богатый на теплые воды, и опять остался Иван Бедный
при полезных трудах, которые на сей раз, благодаря новым условиям
самопомощи и содействию Азбуки-копейки, несомненно должны были принести
плод сторицею.
Прошел год, прошел другой. Ел ли в течение этого времени Иван Богатый в
Вестфалии вестфальскую ветчину, а в Страсбурге — страсбургские пироги,
достоверно сказать не умею. Но знаю, что когда он, по окончании срока,
воротился домой, то в полном смысле слова обомлел.
Иван Бедный сидел в развалившейся лачуге, худой, отощалый; на столе
стояла чашка с тюрей, в которую Марья Ивановна, по случаю праздника,
подлила, для запаха, ложку конопляного масла. Детушки обсели кругом стола
и торопились есть, как бы опасаясь, чтоб не пришел чужак и не потребовал
сиротской доли.
— С чего бы это? — с горечью, почти с безнадежностью, воскликнул Иван
Богатый.
— И я говорю: «С чего бы это?» — по привычке отозвался Иван Бедный.
Опять начались предпраздничные собеседования на лавочке перед хоромами
Ивана Богатого; но как ни всесторонне рассматривали собеседники удручавший
их вопрос, ничего из этих рассмотрении не вышло. Думал было сначала Иван
Богатый, что оттого это происходит, что не дозрели мы; но, рассудив,
убедился, что есть пирог с начинкою — вовсе не такая трудная наука, чтоб
для нее был необходим аттестат зрелости. Попробовал было он поглубже
копнуть, но с первого же абцуга такие пугала из глубины повыскакали, что
он сейчас же дал себе зарок — никогда ни до чего не докапываться. Наконец
решились на последнее средство: обратиться за разъяснением к местному
мудрецу и филозофу Ивану Простофиле.
Простофиля был коренной сельчанин, колченогий горбун, который, по
случаю убожества, ценностей не производил, а питался тем, что круглый год
в кусочки ходил. Но в селе про него говорили, что он умен, как поп Семен,
и он вполне оправдывал эту репутацию. Никто лучше его не умел на бобах
развести и чудеса в решете показать. Посулит Простофиля красного петуха —
глядь, ан петух уж где-нибудь на крыше крыльями хлопает; посулит град с
голубиное яйцо — глядь, ан от града с поля уж ополоумевшее стадо бежит.
Все его боялись, а когда под окном раздавался стук его нищенской клюки, то
хозяйка-стряпуха торопилась как можно скорее подать ему лучший кусок.
И на этот раз Простофиля вполне оправдал свою репутацию прозорливца.
Как только Иван Богатый изложил пред ним обстоятельства дела и затем
предложил вопрос: «С чего бы?» — Простофиля тотчас же, нимало не
задумываясь, ответил:
— Оттого, что в планту так значится.
Иван Бедный, по-видимому, сразу понял Простофилину речь и безнадежно
покачал головой. Но Богатый Иван решительно недоумевал.
— Плант такой есть, — пояснил Простофиля, отчетливо произнося каждое
слово и как бы наслаждаясь собственным прозорливством, — и в оном планту
значится: живет Иван Бедный на распутий, а жилище у него не то изба, не то
решето дырявое. Вот богачество-то и течет все мимо да скрозь, потому
задержки себе не видит. А ты. Богатый Иван, живешь у самого стека, куда со
всех сторон ручьи бегут. Хоромы у тебя просторные, справные, частоколы
кругом выведены крепкие. Притекут к твоему жительству ручьи с богачеством
— тут и застрянут. И ежели ты, к примеру, вчера пол-имения роздал, то
сегодня к тебе на смену целых три четверти привалило. Ты — от денег, а
деньги — к тебе. Под какой куст ты ни заглянешь, везде богачество лежит.
Вот он каков, этот плант. И сколько вы промеж себя ни калякайте, сколько
ни раскидывайте умом — ничего не выдумаете, покуда в оном планту так
значится.
